Ва-банк для Синей бороды, или Мертвый шар - Антон Чижъ

Нил Нилыч откровенно раздраженным и, не церемонясь, бросил:

– Довольны, господин полицейский? Обязательно надо было мучить несчастную?

– Делаю свою работу как должен, – сквозь зубы ответил Ванзаров.

Нам-то, конечно, запросто заглянуть в душу героя, не то что бильярдисту. Если бы Нил мог, то увидел бы, что «бессердечный» юноша чуть не разрыдался от нахлынувшей жалости: так внезапно похожей на его милую и родную матушку показалась ему старушка. Надо знать, что Родион научился сносить вид трупов, но ударить ему под дых человеческим горем, какому не в силах помочь, было проще простого. Такая вот слабость – сострадать обездоленному – нашлась в стальном сердце полицейского чиновника.

Мужчины выпускали пар, принципиально отвернувшись друг от друга. Наконец, отогнав совершенно обнаглевшую муху, Ванзаров обратился к спине Бородина:

– А теперь, когда нас никто не может подслушать, расскажите, что так тщательно пытались не проболтать.

Нил Нилыч изволил обернуться, все еще хмурясь, но сам уверился, что друг-полковник подсунул дельного, хоть и юного ищейку.

– Как догадались?

– Не догадался. Только логика. Если такой прагматик и невинный во всех смыслах человек, не верящий в семейное проклятие и рок, бежит в полицию, завидев безобидный глаз, значит, было что-то еще.

Отпираться дальше не имело смысла. Оказывается, уже два раза Бородин получал странные послания. Письма находил на подоконнике – их кто-то подбрасывал. На конверте не было надписи. Внутри обнаруживался обычный листок писчей бумаги. Вместо рукописного текста – слова из газет. Вырезанные и наклеенные. Подробно воспроизвести текст не мог, но смысл сводился к тому, что следует открыть глаза и прозреть, иначе древний рок настигнет и покарает. Посчитав все это глупостью или шуткой, сжигал. Но, увидев сегодня глаз, сначала задумался, а потом испугался.

– Когда пришло последнее? – уточнил Родион.

– Нашел вчера утром.

– А первое?

– Позавчера.

– Кто в доме читает газеты?

– Никто. Маменька их терпеть не может. Как, впрочем, и Аглая.

– Позвольте уточнить: угрожали именно древним роком или все-таки указывали на какие-то тайны вашей семьи?

– Древним, – совершенно признался Нил. – Но что хотите делайте, а понять не могу, какое имею к этому отношение. Безумие какое-то. Бред. Кошмар.

– И тем не менее есть кто-то, кто думает иначе.

– Блестящая догадка. Может, укажете на этого шутника?

– Теперь, Нил Нилыч, хорошенько подумайте и скажите: что случилось с вами перед тем, как стали появляться письма? Сгодится любая мелочь.

Заниматься такой глупостью, как копошиться в памяти, Бородин не собирался, ответил сразу:

– Ничего, – затем хмыкнул и добавил: – Ну, привел в дом Липу… Показал маменьке, они мило поболтали и остались довольны друг другом.

– То есть устроили что-то вроде смотрин невесты?

– Конечно, надо же было показать обеих…

По тому, что было написано на лице Ванзарова, по удивленно взлетевшим крыльям усов его Бородин смекнул, что выболтал нечто важное, если не преступное, и с жаром принялся оправдываться:

– Ну поймите же, в этот раз я твердо намерен жениться. Чтобы уж наверняка, завязался с двумя барышнями сразу… Дуплетом, так сказать. Нет, тут все честно: обе нравятся мне безумно, прямо влюблен до глубины души, но выбрать одну не могу. Вот поэтому сначала показал маменьке Варвару, а уж потом Липу.

– Что сказала Филомена Платоновна?

– Ей обе понравились. Говорит: милые и славные барышни. Обе могут быть хорошими женами. Но выбирать предоставила мне! А как тут выбрать, когда люблю обеих? Такие красавицы, умницы и вообще… Одна голубоглазая, у другой глазки бирюзовые тоже… Липа только постарше.

– Барышни знают, что участвуют в конкурсе невест?

– Это зачем?.. Ни к чему это… И что тут такого?

Родион резко потерял всякий интерес к особняку и обитателям, попросив, нет, потребовав немедленно отвезти его в участок, а далее находиться в его распоряжении. В стальном сердце чиновника полиции блеснула надежда справиться с делом, а заодно и с древним роком молниеносно. И еще успеть на бабушкино варенье.

12

Если бы великому живописцу, да хоть Рембрандту, залетела в голову мысль написать полотно «Триумф дружбы чиновников», лучшего образца, чем 4‑й участок Казанской части, найти было бы невозможно. Трепетно взращенная приставом любовь товарищеская между чиновниками участка была крепка, как серебряный рубль. Как же иначе защищать закон и порядок? Поодиночке это делать решительно невозможно. А поделись с коллегой да не забудь самого Желудя – дружба окрепнет.

Атмосфера дружбы обдала Ванзарова липкой волной, не успел он освободиться от вязанки книг и дорожного саквояжа, в котором по секрету хранилась баночка с глазом. Чиновник Матько умилительно сделал брови домиком и радостно крикнул:

– Родион Георгиевич, какая неожиданность! А мы вас заждались!

Чиновник Редер с неменьшим чувством добавил:

– Уж из отпуска? Какой молодец. Отдохнули и посвежели, прямо не узнать.

– Полны сил и желания трудиться, сразу видно…

– А какой цвет лица на природе нагуляли, прямо сдобный пирожок…

И далее в таком же духе. Не обращая внимания на дружелюбные укусы, коллежский секретарь положил вещи под рабочий стол, случайно зажатый в дальний угол присутственного отделения, возде окна, выходившего на вечно пыльный Мучной переулок, и молча направился к расписанию. Пока добирается он до потертой доски, на которой меловые крестики означали дежурства, объясним его холодность к сослуживцам.

Родион всегда был готов распахнуть сердце. Придя в участок, мечтал встретить умных и честных товарищей, которые помогут и подскажут многое по службе. И встретил. Ему предложили широкие авансы. Только вот цена дружбы оказалась слишком высока. Коллеги, к удивлению, поняли, что юнец не желает брать и делиться, как полагается товарищу-чиновнику, и вычеркнули его из членов. Ванзаров ответил тем же. Окончательная пропасть легла между ними после неожиданных успехов Ванзарова в раскрытии нескольких убийств.

Ну вот, пока выясняли интимные подробности, Родион узнал, что его надежда рухнула. Старший городовой Семенов, на которого мог положиться как на самого себя, находится в отгуле. Городовой Егоров – на дежурстве, а младший городовой Бородулин отбыл по поручению. В резерве участка находилось еще десятка два городовых, но никого из них Ванзаров не мог просить лично, то есть по-дружески. А требовать у пристава городовых непонятно для чего – бесполезно. Можно рассчитывать только на себя. Бородин, дожидавшийся в фиакре, в расчет не попадал.

– Только из отпуска и уже в делах! – сладчайше восхитился Матько.

– Недаром же вас господин пристав так дожидается, – добавил Редер. – Нетерпением исходит.

– Я в отпуске, ничем не занимаюсь, так заглянул, – заявил Ванзаров, двигаясь к двери. Но улизнуть не успел. Резво сменив тон с фамильярного на официальный, Редер доложил:

– Вас ожидает подполковник, извольте в его кабинет.

Савелий Игнатьевич подскочил пружинкой, когда в проеме двери обрисовался крупный силуэт мелкого подчиненного.

– Ну вот и наш герой! – закричал Савелий Игнатьевич, выскакивая из-за стола. – Он-то во всем и поможет. И не думайте отказываться, Родион Георгиевич, дело международной важности. Как раз вам по плечу! Так что располагайтесь у меня без стеснений и за дело, дорогой мой, за дело! На вас вся надежда…

Продолжая извергать комплименты, пристав стремительно юркнул в проем и захлопнул дверь так шустро, будто опасался, что Ванзаров сбежит. Понять Желудя можно: требовалась титаническая сила духа, чтобы два часа развлекать гостью.

Пойманный как глупый мышонок, Ванзаров растерянно взирал на даму. Была она неописуемо страшна. Вернее, принадлежала к особому типу барышень без уродств, но от одной мысли просто коснуться их пробирает озноб, словно мороженую рыбу потрогал. С лица, вытянутого сосулькой, взирал глаз без ресниц, неописуемо бесцветный, другой же закрывала перевязь с черной бляхой, отъявленно пиратского вида. Острые скулы словно